Душа в чемодане. Записки бортпроводницы - Екатерина Русина

Звонок от диспетчера раздается рано утром, но я уже не сплю. Волнующая новость – с четвертого по восьмое мая у меня эстафета в Анадырь. Отлично! Чем дальше, тем интереснее! Почему-то все считают этот рейс ссылкой. Когда говорю коллегам о предстоящей командировке, мне сочувствуют и спрашивают, не провинилась ли я в чем, у начинающих ведь всякое бывает по неопытности. Вряд ли тут виноват мой первый неудачный рейс, просто так выпало. Для меня любая эстафета – большая радость, особенно в город, где я еще не была. Говорят, экипаж там никто не кормит и еду надо брать с собой на все четверо суток. Интригует! Еще говорят, что «май месяц» это не про Анадырь, даже если сейчас май месяц. В Москве уже довольно тепло, и, пожалуй, я нелепо смотрюсь в метро с зимним пальто в руках. Чемодан забит теплыми вещами и едой. Как же любопытно – за что его все так не любят, этот Анадырь?

Еще до вылета, в службе наш экипаж получает множественные соболезнования от инструкторов и врачей медпункта по поводу предстоящей экспедиции на Чукотку. На улице май месяц, а мы все с теплыми вещами – без лишних объяснений понятно, куда мы держим путь. Даже лётчики как-то без настроения. В Анадыре нам не загружают питание, так что в Домодедово нам грузят в багажный отсек контейнеры с замороженной едой для обратного пролета, во время полета там минус пятьдесят, уж точно не испортится. Конечно, довольно муторный процесс, но на Чукотке никто не делает бортпитание, а на обратном пролете людей тоже приходится кормить.

Рейс очень шумный, хлопотный, полный самолет народу. Томатный сок заканчивается еще во время ужина. Почему люди так любят пить его в самолете?! Это удивительная загадка. Я даже спрашиваю у некоторых пассажиров, пьют ли они томатный сок дома. Все отвечают, что пьют его только в самолете, и никто не знает почему. Тайна. Что же делать на завтрак, если они снова будут требовать томатный сок?

Еще хочется спросить, зачем они все летят на Чукотку, но стесняюсь.

Мы кое-как приземляемся, как мне кажется, прямо в сугроб. В иллюминатор не видно ровным счетом ничего. Белое пространство. Не вижу особой радости на лицах пассажиров, когда они покидают салон. Вместо «всего доброго» даже хочется пожелать им мужества, выдержки или чего-нибудь в этом роде. Но зачем-то же они сюда прилетели? Если домой – значит, не привыкать, если по делам – страшно интересно, какие тут могут быть дела? Опять же, было бы уместно пожелать мужества в данном случае, или хотя бы не простудиться этой суровой чукотской весной.

Знающие бортпроводники привезли с собой немного фруктов, чтобы порадовать работников службы уборки на борту, видимо, у них с этим делом туго, они и правда радуются даже самым обычным бананам. Мы с ребятами из последних сил сдаем борт, рейс был изматывающим. Зимнее пальто я надеваю еще в салоне после открытия дверей, какой уж там май месяц, жаль, что шапку не взяла!

Наконец, мы сдаем всё улетающей бригаде и покидаем самолет, заходим в аэропорт – гостиница находится в этом же здании. Аэропорт весьма приличный, современный, всё чисто и аккуратно. А вот гостиница явно не пятизвёздочная, самая простая обстановка, две кровати, шкаф, погнутая батарея, немного ржавая сантехника и скатавшиеся выцветшие покрывала когда-то коричневого цвета. В детстве у меня был плюшевый мишка, похоже, из этого же материала. Жить, конечно, можно. Главное, что есть где спать, потому что больше тут, видимо, заняться нечем. Высовываться на этот мороз снова меня совсем не тянет.

Со мной в номер заселяется коллега Вера, мы обе страшно устали и неспешно разбираем чемоданы. За окнами светло, падает обычный майский снег. Мы не спали, кажется, целую вечность, раз уже успели оказаться здесь, в каком-то параллельном измерении. Будильник можно завести на день обратного рейса, за пару часов до вылета, чтобы собраться, а сейчас смело впасть в спячку. Даже не нужно напрягаться и приводить себя в порядок для традиционного совместного обеда с экипажем после рейса – кушать тут все равно негде, да и кормить нас никто не намерен. Приходится надеть маску для сна, иначе слепит глаза и не понятно, почему я пытаюсь уснуть днем. Долго не могу сомкнуть глаз, вроде, хочется есть, но так мутит после полета, что на еду не могу смотреть. Катастрофическая усталость. Не хочется ничего, ни читать, ни разговаривать, ни есть, ни спать. Хочется, чтобы просто всё закончилось, ушло это состояние прострации.

Неожиданно я просыпаюсь в следующем дне. Вроде, на самом деле всё кончилось. Только спина немного болит от восемнадцатичасового сна. Я словно выпала из времени. Что вообще произошло, почему такое ощущение, что я не ела уже неделю и почему снова настала зима?

Вылезаю из-под ужасно некрасивого, но теплого одеяла и мы с только что проснувшейся Верой начинаем потрошить продуктовые запасы. Оказывается, я страшно, невозможно хочу есть. Какие вкусные сухари и шпроты! Наевшись, мы с Верой обнаруживаем, что в коридоре гостиницы полная тишина, из других номеров не слышно ни звука, видимо, из спячки никто не собирается вылезать до самого вылета. А раз уж мы вылезли, надо что-то делать. Например, обследовать территорию – говорят, тут рядом есть залив, а прямо из окна видно горы. И вообще, где мы? Не вижу ни одного здания из окна. Где Анадырь?

Укутавшись во все имеющиеся вещи, в страхе обморожения, беру с собой теплые носки, чтобы в случае крайней необходимости надеть их на руки – я почему-то не догадалась, что в мае мне могут понадобиться варежки. У администратора гостиницы мы выясняем, что находимся рядом с поселком Угольные Копи, поэтому аэропорт и называется Угольный. Аэродром используется стратегической военной авиацией, наверное, поэтому мы встретили в холле людей в военной форме. Из окна видно большой зеленый вертолет, запорошенный снегом. Мы так крепко спали, что даже не слышали, как он прилетел. Говорят, отсюда летают даже пассажирские самолеты на Аляску. Еще говорят, что в сам Анадырь мы попасть не сможем, так как в мае транспортировка туда возможна только вертолетом, а сегодня их нет, да и вряд ли мы потянем такие затраты. До Анадыря семнадцать километров и его немного видно вдали – пожалуй, этого достаточно. Поверим на слово, что город со сложным названием Кагыргын («Анадырь» на чукотском), находящийся в зоне вечной мерзлоты, прекрасен. Что там и правда есть шестиметровый мемориал из красного гранита, построенный к 60-летию Победы, что большинство зданий города построено на сваях, что там есть самый большой в мире памятник Николаю Чудотворцу и деревянный собор, один из крупнейших в мире, и прочее, о чем я успела прочитать в интернете перед командировкой. Всё это очень интересно, но в такой холод я бы не рискнула лететь туда на вертолете с такой же любопытной коллегой, оставив в гостинице экипаж, который за нас отвечает, и вместе с нами уж точно лететь не собирается.

Набравшись смелости, мы всё же выходим наружу. Капюшон тут же срывает ветром, приходится заворачивать голову шарфом, снег залепляет глаза и мне совсем не смешно надевать на руки носки. Лучше позор, чем обморожение. О чём я, перед кем тут позориться? Не вижу ни одного человека в радиусе километра, кроме Веры, которая тоже надевает носки на руки.

Идти до гор мы не решаемся, а вот пройтись до лимана жутко интересно. Кажется, тут совсем недалеко. Этот залив является частью Берингова моря, хочется побывать там, я ведь никогда в жизни не была на море.

Уже через пять минут мы промерзаем насквозь, ветер сбивает с ног, но поворачивать обратно как-то несерьезно. Собрав все силы, плетемся дальше. Полчаса пробираемся по сугробам, но лиман не становится ближе. Казалось, он прямо под окнами аэропорта, а теперь ясно, что это оптический обман из-за белоснежного поля. Надо идти, рано или поздно он все-таки окажется в зоне нашей видимости. Правда, я уже не уверена, что смогу дойти обратно, я почти не чувствую ног, рук, ушей и всех остальных частей тела. Но разве можно вернуться вот так, на полпути?! Вера тоже замерзла, но пока полна решимости. Еще пять минут, и я понимаю, что это глупо – мы просто не сможем дойти обратно. Не знаю, говорить ли об этом Вере.

Вдруг нам навстречу едет МАШИНА! Настоящая легковая машина, здесь, посреди глухого поля, едет по остаткам занесенной дороги, ведущей к лиману. Мы застываем в изумлении, машина останавливается рядом с нами, и мужчина в большой меховой шапке спрашивает, что мы тут делаем. Только отвечая на его вопрос, я понимаю всю абсурдность ситуации. Мы обе на грани обморожения, а я рассказываю, что ни разу не видела море, поэтому мы идем к заливу, а вообще мы стюардессы из Москвы. Мужчина без лишних разговоров усаживает нас в машину, и мы двигаемся в сторону аэропорта. Как же радостно снова оказаться в тепле. По пути он спрашивает, откуда мы вообще тут появились и с чего взяли, что до лимана можно дойти пешком в такую погоду. Он несколько удивлен, что мы стюардессы, хоть наши рейсы в Анадырь регулярные, видимо, мало кто чувствует себя здесь туристом и встречается на пути местных жителей. Уже на пороге гостиницы он говорит нам, что до залива около трех километров, а учитывая, что его основная часть еще замерзшая, воды бы мы так и не увидели. А вот шанс остаться где-то в сугробе навсегда у нас, определенно, был. По его словам, дойти обратно мы бы точно не смогли и большая удача, что он как раз ехал по этой дороге, встретить там машину большая редкость. Только тут мы начинаем понимать, как рисковали. Немного придя в себя, начинаем его благодарить. В этот момент я вспоминаю, что у меня на руках носки. Но какое это имеет значение, я могла бы примерзнуть в них в сугробе, и никто бы этого не увидел уже никогда. А этот мужчина вряд ли чему-то удивится, подобрав столичных гостей возле замерзшего залива. Он предлагает нам отведать чукотских деликатесов – мяса лося или оленя. Звучит заманчиво, мы договариваемся о встрече здесь же, вечером. И он на самом деле приезжает в назначенное время и привозит нам по два килограмма мяса, отказавшись брать деньги взамен. Удивительные здесь местные жители! Спасают жизни, дарят мясо.